На рассвете 22 июня 1941 года началась самая разрушительная война XX века. В ВеликойОтечественной войне погибло более 27 миллионов советских людей. Из мужчин 1923 года рождения в живых осталось лишь 3%. Практически целое поколение мужчин было уничтожено войной.
В поэзии периода Великой Отечественной войны есть немало трагических страниц.
Сквозь десятилетия пробираются к нам поэты, погибшие в те военные годы. Навеки они останутся девятнадцатилетними и двадцатилетними. Их было много, не вернувшихся, они были разными по силе и природе своего поэтического дарования, по характеру, по привязанностям, по возрасту, но их навсегда объединила общность судьбы.
Их строки, пробитые пулями, остались вечно живыми, остались памятью о войне, и то, что строки эти уже никогда не будут исправлены или дописаны, налагает на них особую печать – печать вечности...
Вспомним хотя бы немногих поэтов, погибших на поле брани.
Нельзя забывать подвиг Муссы Джалиля, замученного в фашистских застенках. Ему посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Под Ленинградом навеки остался Всеволод Багрицкий, под Смоленском – Борис Богатков.
Муса Джалиль
В самом пекле войны жестокой и беспощадной, оказался Муса. И смерть, о которой не раз писал поэт, стояла за его спиной, он затылком чувствовал ее ледяное дыхание. Побои, пытки, издевательства – все это была грубая повседневная реальность. И кровь, запекшаяся на висках, была собственной горячей кровью.
Отсюда рождается ощущение подлинности поэзии Джалиля - поэзии, в которой боль, муки, тяжесть неволи направляются в светлую торжествующую песнь жизни. С ним случилось самое страшное - плен.
В июле 1942 года на Волховском фронте тяжело раненный в плечо Муса Джалиль попал в руки врага. «Прости, Родина! - восклицает поэт, клянясь. - Гнев мой к врагу и любовь к Отчизне выйдут из плена вместе со мной».
Люди кровь проливают в боях:
Сколько тысяч за сутки умрет!
Чуя запах добычи, вблизи,
Рыщут волки всю ночь напролет
Из цикла «Моабитские тетради»
Пытки, допросы, издевательства, ожидание скорой смерти - вот на каком фоне созданы «Моабитские тетради». Любовь к жизни, ненависть к фашизму, уверенность в победе, нежные послания жене и дочери - содержание тетрадей. Жизнь Мусы Джалиля и оборвалась 25 января 1944 года.
До нас дошли две маленькие, размером с детскую ладошку тетрадки с моабитскими стихами Джалиля. Первая из них содержит 62 стихотворения и два фрагмента, вторая-50 стихотворений. Двадцать из них, очевидно, те, которые поэт считал наиболее важными, повторяются в обеих тетрадках. Таким образом, моабитский цикл содержит 92 стихотворения и два отрывка.
Тетрадь Джалиля сшита из разрозненных клочков бумаги и заполнена убористым арабским шрифтом.
На обложке написано химическим карандашом по-немецки (для отвода глаз гитлеровских тюремщиков): «Словарь немецких, тюркских, русских слов и выражений. Муса Джалиль. 1943-44 г.». На последней страничке поэт оставил свое завещание: «К другу, который умеет читать по-татарски и прочтет эту тетрадь. Это написал известный татарский поэт Муса Джалиль...»
Вторая тетрадка тоньше первой. Сшитая часть содержит всего 33 стихотворения, после которых поэт оставил горькую надпись: «В плену и в заточении-1942.9-1943.11 - написал сто двадцать пять стихотворений и одну поэму. Но куда писать? Умирают вместе со мной».
Последняя песня.
Земля!.. Отдохнуть бы от плена, на вольном побыть сквозняке...
Но стынут над стонами стены, тяжелая дверь - на замке.
О, небо с душою крылатой! Я столько бы отдал за взмах!..
Но тело на дне каземата и пленные руки - в цепях.
Как плещет дождями свобода в счастливые лица цветов!
Но гаснет под каменным сводов дыханье слабеющих слов.
Я знаю - в объятиях света так сладостен миг бытия!
Но я умираю... И это - последняя песня моя.
Август 1943
Всеволод Багрицкий
Под Ленинградом навеки остался сын поэта Эдуарда Багрицкого - Всеволод. Писать стихи начал в раннем детстве. С первых дней войны Багрицкий рвался на фронт. Его стихи входили во все антологии столь любимого советским литературоведением жанра «поэты павшие на Великой Отечественной войне».
Мне противно жить не раздеваясь, на гнилой соломе спать.
И, замерзшим нищим подавая, надоевший голод забывать.
Коченея, прятаться от ветра, вспоминать погибших имена,
Из дому не получать ответа, барахло на черный хлеб менять.
В канун 1942 года В. Багрицкий вместе с поэтом П. Шубиным получает назначение в газету Второй ударной армии, которая с юга шла на выручку осаждённому Ленинграду. Он погиб 26 февраля 1942 года в маленькой деревушке Дубовик, Ленинградской области, записывая рассказ политрука.
Похоронили В. Багрицкого возле села Сенная Кересть, около Чудова. На сосне, под которой похоронен Всеволод, вырезано несколько перефразированное четверостишие Марины Цветаевой:
Я вечности не приемлю,
Зачем меня погребли?
Мне так не хотелось в землю
С родимой моей земли.
Борис Богатков
Под Смоленском погиб сибирский поэт, прожив на свете чуть более двадцати лет. Его литературное наследство - сто страниц, три тысячи машинописных строк. Он очень рано осознал себя поэтом своего поколения - глашатаем того предвоенного поколения, которое приходило к внутренней зрелости в конце 30-х годов.
Мотаясь в этом круговорте вдали от дома и родни
Ходил в полшаге я от смерти, чтоб только выжили они.
И верил яростно и смело, деля цыгарку на двоих:
Неистребим на свете белом и русский дух, и русский стих.
Он умер, как сам предсказал: в бою. Доброволец-разведчик погиб, не докурив последней папиросы, не дописав последнего стихотворения, не долюбив, не дождавшись книги своих стихов, не окончив университета, не доучившись в Литературном институте, не раскрыв всех возможностей. Все в его жизни осталось незавершенным...
У эшелона обнимемся. Искренняя и большая
Солнечные глаза твои вдруг затуманит грусть.
До ноготков любимые, знакомые руки сжимая,
Повторю на прощанье: «Милая, я вернусь.
Я должен вернуться, но если. Если случится такое,
Что не видать мне больше суровой родной страны, -
Одна к тебе просьба, подруга сердце свое простое
Отдай ты честному парню, вернувшемуся с войны».
Разве можно перечислить имена поэтов, которые не вернулись из боя. Жизнь их оборвалась на самом начале их творческого пути. Конечно, уход из жизни любого человека - это всегда потеря, но уход из жизни поэта - это гибель целой поэтической Вселенной, особого мира, созданного им и уходящего вместе с ним...
Они вечно будут жить в наших сердцах и в нашей памяти. Воины - поэты, отдавшие свои жизни ради мира на земле, пропевшие для нас свои последние песни.
На братских могилах не ставят крестов,
И вдовы на них не рыдают,
К ним кто-то приносит букеты цветов,
И Вечный огонь зажигают.
Здесь раньше вставала земля на дыбы,
А нынче - гранитные плиты.
Здесь нет ни одной персональной судьбы -
Все судьбы в единую слиты.
Владимир Высоцкий «Братские могилы»
СТИХИ ПОЭТОВ, ПОГИБШИХ НА ФРОНТЕ
АФАНАСЬЕВ ВЯЧЕСЛАВ НИКОЛАЕВИЧ
(1903 – 1943)
Вступив в ряды народного ополчения, поэт участвовал в боях с немецко-фашистскими захватчиками на подступах к столице, сражался с врагом в составе партизанского отряда на Смоленщине. В бою за освобождение Смоленска Вячеслав Афанасьев погиб в сентябре 1943 года.
Застигнутый последней метой
И, не успев всего допеть,
Благословлю я землю эту,
Когда придётся умереть.
Благословлю её за воздух,
Дыша которым, был я смел,
За светлых рек живую воду,
Где телом и душой свежел,
За поле знойное пшеницы,
За сёла и за города,
За наш достаток, где хранится
Зерно и моего труда.
Благословлю земли просторы
За то, что жил я в светлый век,
Любил её моря и горы,
Как мог свободный человек,
Что здесь учился у народа
Петь песни ясной простоты
И украшать трудом природу
Во имя счастья и мечты.
КОТОВ БОРИС АЛЕКСАНДРОВИЧ
(1909 – 1943)
Герой Советского Союза. По заключению медицинской комиссии, он был освобождён от военной службы. Однако когда началась война, поэт ушёл на фронт добровольцем. Был командиром миномётного расчёта 737-гострелкового полка 47-й армии на Воронежском фронте. Отличился при форсировании Днепра. 28 августа 1943 года он написал стихотворение «Последнее письмо», которое стало и последним его поэтическим произведением: 29 сентября 1943 года, в бою на Днепровском плацдарме, Борис Котов погиб, совершив героический подвиг. Посмертно в 1944 г. он удостоен звания Героя Советского Союза.
Когда нагрянет враг
Ползёт лиловый вечер,
Уж запад догорел.
С косматой крышей ветер
Воюет на дворе.
Скрипят, звенят осины,
Гроза – как дальний бой.
Суровые картины
Встают передо мной:
…Землянка давит спину,
И звонок пули взлёт.
За жидкою осиной
Стрекочет пулемёт.
Ночь сыплет жгучим градом,
Ночь сыплет в нас свинцом,
А смерть тяжёлым взглядом
Уставилась в лицо.
И вспышками винтовок
Весь мир кругом цветёт.
И вдруг рванулось слово:
«Вперёд!».
Теперь всё в прошлом это:
Ночь, залпы и шрапнель,
Простреленная шапка,
Солдатская шинель.
Теперь иные звуки…
Но коль нагрянет враг,
Возьму винтовку в руки
И выровняю шаг!
ШУЛЬЧЕВ ВАЛЕНТИН ИВАНОВИЧ
(1914 – 1943)
С первых дней войны Валентин Шульчев – на фронте: корреспондент газеты «Во славу Родины!», боец отряда Первой Курской партизанской бригады. В сражении под Харьковом он был ранен, попал в плен, но ему удалось бежать. Оказавшись снова в строю, поэт-воин бился с врагом с удвоенной силой. В минуты затишья он писал стихи, песни, частушки, которые заучивались солдатами наизусть и распространялись по окопам.
21 февраля 1943 года в бою на окраине Курска, спасая раненого товарища, поэт погиб. На груди у него, под гимнастёркой, друзья нашли тетрадь, куда он записывал стихи.
Орловщина
отрывок из поэмы
Дом бревенчатый – настежь ставни –
Синей полночью обнесён.
Там к окну подступает давний,
Дальний-дальний невнятный сон.
Там над сизым ползёт болотом
Вся в багровом дыму луна,
И старуха бормочет что-то
У крутого крыльца одна.
Ночь махнула звездой падучей.
Вдоль воды гремучей,
под луной летучей
Он проходит в ночи один.
Меркнут окна в дому старинном.
Чёрный штык у его плеча.
Белым воском, то ль стеарином,
Оплывает, слезясь, свеча.
Смертной мукою несказанной
Перекошен молчащий рот.
Несравненного партизана
Два бандита ведут вперёд.
Свет и тени. И смутный шорох.
Мгла видений и снов полна.
Круглый месяц висит на шторах
Не завешенного окна.
Ночь махнула звездой падучей.
Спишь ли, старая? Где твой сын?
Над водой гремучей,
у сосны шатучей
Он под ветром лежит косым.
Он по пояс в крови багровой,
Оловянной росой одет.
Тихо всходит над ним лиловый
И нездешний сырой рассвет.
Месяц прячется. Тени, тени…
Сумрак смотрит из всех углов,
Мгла невнятных полна видений,
Дальних шорохов, смутных снов.
Пролетела звезда сквозная
Над водой, над сосновым пнём.
Спишь ли? – «Сплю. Ничего не знаю.
Ничего не скажу о нём».
Но ползёт он по мокрым травам,
Осторожен и нелюдим.
Перекошенный и кровавый,
След идёт, как тропа, за ним.
Предрассветной росой омытый,
Возвращается он домой,
Недостреленный, недобитый,
Окровавленный, но прямой.
Он негаданным и нежданным,
Верен правой, большой войне,
С красным знаменем и наганом
Подымается на коне.
И кончаются злые беды.
Мгла уходит, как птица в лёт…
Над селеньем его «Победа»
Золотая заря встаёт.
СТИХИ ПОЭТОВ, ВЕРНУВШИХСЯ С ВОЙНЫ,
НО В РАЗНЫЕ ГОДЫ УШЕДШИХ ИЗ ЖИЗНИ
ГОЛОВАНОВ СЕРГЕЙ ИВАНОВИЧ
(1917 – 1976)
Когда началась Великая Отечественная война, ушёл на фронт, сражался с врагом с первого и до последнего дня – Дня Победы. С боями дошёл до Праги, не раз награждался боевыми орденами и медалями.
Наступает пехота
В сверканье орудийных гроз
Идёт пехота напрямик…
Вот парень (в прошлом он матрос)
Несёт калёный, острый штык –
Несёт он мщение врагу.
В бою опасность он презрел.
И, сбросив каску набегу,
Он бескозырку вдруг надел.
Шагнул в грозу – в огонь и дым,
Туда, к бушующей реке.
Мальчишка ревностно за ним
Бежит с гранатою в руке.
Полком он был усыновлён
(Погибла мать, солдат-отец).
Когда обоз покинул он
Не видел ни один боец.
Здесь всех сражение зовёт.
И каждый знает: смерти нет!
Пехота русская идёт.
Пехоте очень много лет…
Пехоте очень мало лет…
Ещё в селе струится чад,
Ещё дымится снег вокруг…
Перед пожарищем солдат
Остановился вдруг.
Солдат немного удивлён,
Увидев куклу под золой.
У куклы волос опалён
И порван фартук голубой.
Не в силах отвести свой взгляд,
На куклу молча он глядит.
– Где дочь моя? – спросил солдат.
Зола молчит.
– Где дочь моя? – он вновь спросил
Нема бездомная труба…
Он куклу молча положил
У придорожного столба.
Она здесь на виду сейчас.
Пусть куклу дети приютят.
И, не закрыв пытливых глаз,
Представил дочь свою солдат.
Она за вражеской чертой,
Где ждут давно желанных нас,
Слезу ручонкою худой
Стирает с материнских глаз.
И верит с матерью: придёт
Отец в село назад…
– Туда, на запад, лишь вперёд
Мой путь! – сказал солдат.
Вьюга, набиваясь в буераки,
Гонит снег к чужому рубежу.
В ожиданье штыковой атаки
Я у пыльного бугра лежу.
Мама, ты, наверно, не забыла.
Как со мной сидела у огня,
Молоком парным меня поила,
В одеяло кутала меня.
А урёма вьюгою продута,
Мы с тобой дрова рубили в ней.
Ты мне чёрный хлеб солила круто.
Наливала в чашку жирных щей.
Вижу, мама, глаз не закрывая:
В золотой вечерней тишине
Лампа светится, и ты, родная,
Сказки Пушкина читаешь мне…
Мама! Сын идёт огню навстречу,
По плечу ему солдатский труд.
Вещевой мешок не давит плечи.
И в походах сапоги не трут.
Вьюга, набиваясь в буераки,
Гонит снег к чужому рубежу.
В ожиданье штыковой атаки
Я у пыльного бугра лежу.
Мать
В широких отблесках заката,
В краю задымленном, степном,
Обнявши землю, три солдата
Лежали к западу лицом.
В сраженье месть вела святая,
И смерть к бессмертью привела.
Я помню: женщина седая
На поле бранное пришла.
Ни шороха, ни песен птичьих…
Сначала в тишине степной
Она по русскому обычью
Поклон отвесила земной.
Потом богатырям смежила,
Как повелось давно, глаза…
В степи цвели бессмертник, донник,
И ковылей белел разлив.
Стояла женщина, ладонью
Лицо от ветра заслонив.
И, забывая про усталость,
Вперёд, вперёд пехота шла!..
И каждому из них казалось,
Что это мать его была…
Пехотинец
Вдыхая пожарищ копоть,
Гнев проносил в боях,
Лежал, замерзая в окопах,
Чтоб люди жили в домах
Полз под раскаты орудий
К дотам чужим во мгле,
Чтоб снова ходили люди
В полный рост по земле.
ДОРОШИН ПАВЕЛ АЛЕКСЕЕВИЧ
(1913 – 1977)
В октябре 1941 года Павел Дорошин ушёл на фронт. Служил в сапёрных войсках, продолжал писать стихи, которые печатались в «боевых листках».
Уходя на фронт
Дочери Светлане
Если я погибну в бою,
Не оплакивай смерть мою,
Потому что в смерти бойца
Есть бессмертье и нет конца.
Верь – врагу отомстят за всё:
И за прерванный детский сон,
И за детства потоптанный сад,
И за слёзы твои отомстят.
Ты тогда, начиная жить,
Новой жизнью умей дорожить.
И, смахнувши слезу с лица,
Не оплакивай смерть отца.
Сердце
Нёс пехотинец полковое знамя,
Святыню нашу, сквозь огонь и дым.
И нам казалось: правды нашей пламя
Пылало солнцем огненным над ним.
Священна сладость первых битв суровых!
Металась в страхе смерть по сторонам.
Он падал окровавленный и снова
Вставал и шёл, путь освещая нам.
Над ним в смятенье вороны кружили,
А воин шёл, сметая смерть с пути.
Был дерзок он. Тогда враги решили
Живое сердце вырвать из груди.
И знаменосца окружили танки,
Но пехотинец словно в землю врос…
Должно быть, в сказке легендарный Данко
Так окровавленное сердце нёс.
Чтобы сын не воевал
Всё стерплю: и ночи на снегу,
И палящий горн жары степной,
Тишину перед атакой, гул,
Долгую разлуку, друг, с тобой;
В хатах недовиденные сны,
Стон в бреду, когда в приход весны
Раненый свалился наповал;
Всё стерплю: и горький вкус волны,
И огня последний страшный вал,
Чтоб, рождённый в первый день войны,
Сын мой никогда не воевал.
Двое
Душегубка остановилась за поворотом.
Немцы работали, спеша.
Сваливали трупы. Но кто-то
Ещё дышал.
Женщина в вырытой бомбой воронке
Так и лежала – лицом в полумрак:
Одна рука прижимала к груди ребёнка,
Другая сжата в кулак.
Двое лежали неразрывно, вместе.
Мёртвые, они взывали о мести.
Сейчас бы подснежникам цвести
И жаворонкам звенеть,
Да песней бы хоровод вести,
Но только этого нет.
Пока ещё степь, чернея, молчит,
В проталинах – пушек след.
Танки со свастикой – как грачи,
Цветам заслонили свет.
Стекает вода по кривым крестам,
Их пули настигли, прожгли.
Сейчас мы атакой по этим местам
В грязи по колено прошли.
И боя тут уже не вести –
Нам надо вперёд поспеть.
Значит, подснежникам цвести,
И жаворонкам петь!
ЖУРАВЛЁВ ВАСИЛИЙ АНДРЕЕВИЧ
(1914 – 1996)
В самом начале войны ушёл на фронт добровольцем, пройдя путь от Москвы до Берлина и Праги
Мать
В который раз сегодня опять
Приснилась мне умершая мать.
Она вошла в мой снежный окоп,
Она мне ладонь положила на лоб
И глазами, полными теплоты,
Тихо спросила:
– Сын, это ты?
– Да, моя родная, да, моя мать!
Разве меня уже не узнать?
Разве я уже не такой –
Неугомонный и молодой?..
И мать посмотрела в мои глаза
(В них не одна запеклась слеза),
И мать поглядела на мой висок
(На нём не один седой волосок),
Погладила лоб морщинистый мой
И покачала родной головой.
Потом заглянула в сердце ко мне,
Которое билось в крови и в огне,
Которое в битву меня вело,
Которое к отмщенью звало…
И мать сказала:
– Да, ты всё такой –
Неугомонный и молодой!
Боюсь не смертного удела,
Не пустоты небытия –
Боюсь я умереть, не сделав
Того, что мог бы сделать я.
Законы бытия капризны:
Война… Глядишь – тебя и нет…
И всё ж в истории Отчизны
Хочу, чтоб мой остался след.
Хочу, чтоб мысль моя живая
Не умирала никогда,
И, чтоб потомок, вспоминая
Кровопролитные года,
Среди героев именитых –
Людей из стали и огня –
Среди сограждан знаменитых
По имени б назвал меня.
КУБАНЁВ ВАСИЛИЙ МИХАЙЛОВИЧ
(1921 – 1942)
Поэт-воин Василий Кубанёв прожил всего 21 год.
Мы не одни
Берлинских бандитов берёт зудёж:
«В России просторы –
богаче не сыщешь!
Сразу – только на землю взойдёшь –
В карманы сами полезут тыщи…».
Мы двинули силы к вражьему стану.
Мы стали стеной,
да не мы одни!
В забитых, закрытых фашистами странах
У нас легионы рабочей родни.
На чёрных, дымных развалинах зданий,
Душой ненавидящей не хитря,
Люди виселицу поставили
и надпись:
Во всех краях, на всех языках.
Мы к ним придём и знамя свободы
Принесём им в своих руках.
Когда мы бились, вы были с нами,
Одними словами горели уста.
Живите счастливо,
под красное знамя
Вместе с нами встав.
Ходите прямо, дышите легко
Все, сгибавшие спины низко!
Это от Берлина до Москвы далеко,
А от Москвы до Берлина – близко!
КУЧИН ИВАН СЕРГЕЕВИЧ
(1924 – 2000)
В 1938 году вступил в комсомол, по комсомольской путёвке из 9-го класса ушёл на строительство оборонительных сооружений, а в 1942-м – в действующую армию. В этом же году во фронтовой печати появились его первые стихотворные публикации. Рядовым пулемётчиком он сражался на Юго-Западном фронте, под Сталинградом. Был ранен и контужен.
Иван Кучин награждён орденами Отечественной войны I-й степени, Красной Звезды, медалями.
Соловьи сорок пятого года
Соловьи сорок пятого года,
Как вы пели в тех майских садах!
Соловьиное тонкое горло
Замирает на верхних ладах.
А потом обрывается круто
Звездопадом в тугих небесах.
И ликующий отблеск салюта
В повлажневших сияет глазах…
В этот вечер в сердечных глубинах
Столько трепетных чувств проросло.
Обнимала Победа любимых,
И отвергнутых не было слов.
Переливчатый щёкот, раскаты,
Брызги солнца в ракетных венках,
Слёзы радости, слёзы утраты
И нетающий снег на висках…
В день Победы
Вспоминается год сорок первый,
Вспоминается год сорок пятый –
И победные наши ракеты,
И несметные наши утраты.
…А природа ликует по-вешнему:
Залпы солнца, вспышки листвы.
Молодые сады подвешены
На лучах, как на нитях живых.
Обелиски застыли в молчанье.
К ним идём – за двоих, за троих.
Запевают седые однополчане
О ровесниках юных своих…
Бугорками стали высоты,
Неустанен полёт высоты!
Амбразуры поверженных дотов,
Как сердцами, закрыли цветы…
МИЛОСЕРДОВ СЕМЁН СЕМЁНОВИЧ
(1921 – 1988)
Много фронтовых дорог прошёл молодой боец. На белорусской земле, под Гомелем, он получил тяжёлое ранение и в 23 года стал инвалидом. Награждён орденом Отечественной войны I степени и медалями.
Мать-Россия
Ночь. В размытом сиянии звёзд,
Взвихрив лунную паутину,
На куски разорвал бомбовоз
Неба светлую круговину.
Я упал в подорожник.
Мне жить не судьба.
Я лежу окровавлен, почти бездыханен…
Но Россия перстами касается лба:
– Подымайся, сыночек.
– Я ранен?
– Да, ранен…
И опять, забинтован, с пехотой иду
Всё вперёд, всё на запад, круша окаянную силу…
Воедино сливались в предсмертном бреду
Образ Матери и России.
Памятник павшим
Эти мосты и ангары,
Эти дворцы, телебашни,
Эти сады и бульвары –
Памятник павшим.
Неузнаваемо светел
Город боёв рукопашных.
Школы его и дети –
Памятник павшим.
Был он бомбёжкой вздыблен,
Некогда гарью пропахший,
Пахнет сиреневым дымом –
Памятник павшим.
Полк, погибая гордо,
Смерть и забвенье поправший,
Лёг под фундамент города –
Памятник павшим.
Яблони этих усадеб,
Эти за городом пашни,
Мир новоселий и свадеб –
Памятник павшим.
Рассказ солдата
Зловещий танк в дыму ныряет,
Он медлит повернуть на нас,
Как будто нервы проверяет…
Тут командир мне дал приказ.
Ползу…А страх в ушах скрежещет,
Звенит, рокочет, дребезжит…
Тот танк давил детей и женщин, –
Ужель возмездья избежит?
Я стал тогда сильнее страха,
Встал в рост и бросил, что есть сил,
Гранаты со всего размаха!
И грозный танк остановил!
В дыму, под небом полудённым
Стояли – не забыть вовек! –
Железный страх,
мной побеждённый,
И я, я – слабый человек!
ШАМОВ ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ
(1918 – 1965)
Поэт, военный лётчик. В 1940 году ушёл с последнего курса института и стал курсантом Батайской авиашколы. Весть о войне застала его в палаточном городке, и летом 1942 года он принял боевое крещение. После войны Иван Шамов остался в авиации. В 1947 году, во время очередного полёта, в воздухе отказал мотор, самолёт рухнул на землю. Лётчик был без сознания десять суток. Врачи вернули его к жизни, но он оказался навсегда прикованным к постели.
СТИХИ ДЕТЕЙ ВОЙНЫ
АКУЛОВ ИВАН ИВАНОВИЧ
(род. в 1942 году)
Часовыми застыли
Ели в круге почётных постов.
Тесно воинам в братской могиле
Без тесовых гробов и крестов.
– Здравствуй, батя!
– … здравствуй, сыночек!
Скоро век, как мечтает душа
Посмотреть на родимый листочек –
На военной поры малыша.
Ты стал старше меня чуть не вдвое.
В седине, как в снегу, голова.
Видно, видел немерено горя,
Если высох, как в поле трава.
Ты прости,
что с войны не вернулся:
Я хотел, да судьба подвела –
Перекрыла энергию пульса,
Перебила живые крыла.
– Не казни себя, батя:
Умереть за отчизну в бою
Одинаково праведно, свято,
Как избыть за родную семью.
Да, остались одни…
Бедовали…
Но какая семья на Руси
Избежала беды и провала
Веры в силу добра небеси.
Это ты нас прости –
слишком долго
Повзрослевшие дети твои
Не спешили с отданием долга
И признанием в вечной любви.
Смолкли птицы на облаке сини,
Май заплакал слезами мальца,
Видя встречу печальную сына
И отлитого в бронзе отца.
ГЕРАСИМОВ ПЁТР СЕРГЕЕВИЧ
(род. в 1934 году)
Бабушкина любовь
Рисует внучка бабушку
В затерянном селе,
Вздыхающую тяжко
Со скорбью на челе.
Сидит она, старушка,
Недвижная, как тень.
И тень – её подружка –
При ней и ночь, и день.
Чуть брезжит керосинка,
В углах не тронут мрак.
И прядь из-под косынки
Торчит, как белый флаг.
Как белый флаг пред старостью.
А на стене – портрет:
Муж – молодой и радостный –
Из довоенных лет…
ГЕРАСИН ВИКТОР ИВАНОВИЧ
(род. в 1939 году)
Горсть земли
Целует Балтика Росток.
До звона чист зенит над вязом.
В земле лежит, узлом завязан,
Дарёный ситцевый платок.
В платке хранится горсть земли –
Тот чернозём из-под Тамбова,
Его моряк в бою суровом
Берёг от родины вдали…
Упал моряк горячей грудью,
Упал на остриё огня,
Под рёв волны, под вой орудий,
Он берег широко обнял…
В платке спало живое семя.
Зазеленел над кручей вяз.
На всех ветрах стоит, как кремень,
С голубизной матросских глаз…
Века матросу будет сниться
Бескрайность неба зоревого.
А почтальон крылатый – птица –
Носить поклон из-под Тамбова.
Вечный огонь
Пять дорог – пять тревог,
И печаль – ступени.
Под бетонным крылом
Бьются, бьются тени.
Тени – это молчком
Догорают хаты.
Тени – это ничком
Падают солдаты.
Из глубин, из земли
Наплывают звуки…
Мать идёт, тяжело
Опустив руки.
Вот и камень-горюн –
Всё опора старой.
А глазам от огня
Вдруг теплее стало.
И от сердца её
Отделилось имя.
Покачнулся огонь,
Тень метнулась мимо
Сильных каменных крыл,
Широко метнулась
И к лицу, и к груди
Матери прильнула.
И опять, и опять
Бьются, бьются тени…
Здесь как вверх, так и вниз,
Тяжелы ступени.
Маме
Вдовья доля, как ты нелегка!..
Оставались вдовами – девчонки.
Не надела чёрного платка
После полученья похоронки.
Не отгородилась чернотой
От надежды и от ожиданья.
К эшелонам, словно на свиданье,
Бегала и верила: живой!
А потом среди людского горя
Не твоя ль душа рвалась на части?
Глубоко своё запрятав горе,
Ты со всеми плакала от счастья…
Ветер гнал на запад облака,
Словно бы по вражескому следу…
Не надела чёрного платка,
Потому что верила в победу.
Чтоб не забылись имена…
Над Родиной гроза нависла,
Уже земля была в огне.
С войны в Тамбов летели письма,
Что долгой не бывать войне.
Но впереди – страданий вдоволь
Для генералов и солдат…
И похоронки первым вдовам
Уже вручил военкомат.
Казалось, этим чёрным бедам
И не предвидится конца.
Но вера твёрдая в победу
Была у каждого бойца.
Герои не жалели жизни,
Не дрогнули перед врагом,
Чтоб только матери-Отчизне
Не быть под вражьим сапогом…
Ещё бойцам сражённым падать,
Пока не кончится война.
Но только бы осталась память
И не забылись имена.
Обелиски белые, обелиски чёрные…
Снова наступает день девятый мая –
Это день особый для моей страны.
Но никто не спросит, и никто не знает,
Что творится в душах у сирот войны.
Но, где ни бываю я, и что я ни делаю,
Всё перед глазами – взрывы да огонь…
Обелиски чёрные, обелиски белые…
Приложу я к камню тёплую ладонь.
Под каким-то камнем в стороне далёкой
Мой отец убитый столько лет лежит.
И моя ровесница, тоже одинокая,
Камень безымянный в мае посетит…
По земле согретой чьи-то дети бегают,
Но виденья чёткие в памяти моей:
Обелиски чёрные, обелиски белые –
Времени отметины посреди полей.
ЗАМЯТИН НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ
(1928 - 2008)
Победа
Ты наша. Ты каждый наш дом
Лучами своими греешь.
Добытая тяжким трудом,
Ты с нами живёшь и стареешь.
Не надо, Победа, не старься,
Будь вечно, как май, молодою,
И с памятью не расставайся –
С хорошею и плохою.
Ты нас оставляла порою
Один на один с бедой
Морозною русской зимою,
Под самой столицей – Москвой.
Ты помнишь и Вязьму, и Стрельню,
Блокадных детей Ленинграда,
Победную ласточку Ельни
И сводки боёв Сталинграда.
Какой же досталась ты болью,
Безмерной народной любовью,
И молотом, и сохою,
И огненной Курской дугою…
Победа. Святая святых.
Ты светлая наша духовность
Для старых и молодых.
Ты слава России и гордость.
Всё меньше их…
Утихла боль, в душе перегорело.
И я как бы смотрю со стороны:
А сколько их осталось, уцелело
От той, всем миром проклятой войны?
Да здравствует Победа!
Но – без них…
Без генералов, офицеров, рядовых…
Всё меньше их, всё меньше остаётся:
И как тогда то время назовётся,
Когда уж некого нам будет поздравлять?
КУРБАТОВА ТАТЬЯНА ЛЬВОВНА
(род. в 1954 году)
Чаша памяти
Сорок первый и сорок пятый, –
В сердце врезаны эти даты.
Бухенвальдским гремят набатом
Сорок первый и сорок пятый, –
Это вечная наша память.
Это пулей пробитое знамя
Над рейхстагом в руках солдата.
День Победы! Май! Сорок пятый!
Сквозь пробитую каску
у сонной реки
Проросли синеглазые васильки.
Там, где были бои, где гремела война, –
Синева над рекой, васильки, тишина…
И ничто о былом.
Только ржавый снаряд.
И ничто…
Лишь берёз искорёженных ряд.
Только старый окоп, –
Он травою зарос.
Только память земли,
Только слёзы берёз…
В лесу прифронтовом –
дыхание весны.
В рассветных сумерках,
в объятьях тишины,
Среди берёз, струящихся, как дым,
Подснежник смотрит оком голубым.
А рядом дремлет средь седых берёз
Остывший танк. Он словно в землю врос.
Солдаты спят. Им скоро снова в бой.
Подснежники весны прифронтовой.
А там война по улицам идёт.
А там война
из всех орудий бьёт.
И по дороге
алою рекой…
И ты солдат – навеки молодой.
Огнем пожарищ выжжена земля.
Травою сорной заросли поля.
Вставай, солдат!
Не время умирать.
Вставай, сынок!
Тебя ждёт дома мать!
Хрупких крыл хруст,
Пыльный путь пуст.
Камни глаз – тлен.
Мёртвых рук плен.
А вокруг всё кресты да кресты.
Неживые вянут цветы.
А вокруг вороньё, вороньё
Охраняет царство твоё
Воскресить бы, поднять…
Да нет сил.
Только слышен хруст
Хрупких крыл.
Вечная память павшим.
Пусть им спокойно спится.
Время листвой опавшей
На плечи им ложится.
Время стирает даты.
Где вы, родные лица?
Братья, сыны, солдаты,
Пусть вам спокойно спится.
Прощёный день
Поклон до земли.
Тяжесть старческих рук.
И вот замыкается памяти круг.
На холмике белом – свечи огонёк.
Срок памяти нашей, должно быть, истёк.
Старушки в платочках к могилам пришли.
Поклон вам, солдаты, поклон до земли.
А завтра кто к этим могилам придёт?
Кто свечку в ладонях сюда принесёт?
Стоят обелиски, имён не прочесть…
Солдаты, солдаты…
А сколько – Бог весть!
Осыпались фото под снегом, дождём,
А мы по могилам спокойно идём.
По белому снегу, по памяти нашей,
По фотографии, наземь упавшей…
Простите в Прощёный, так нужный нам день,
Старушки из брошенных деревень,
Пшеном посыпавшие холмиков ряд.
Простите, могилы забытых солдат…
Тяжёлое небо. Зима ли, весна?
Кто вспомнит вас завтра?
В ответ – тишина.
Красный мячик
Из послевоенной разрухи,
Из низкой избушки я вышел.
Избушка – два синих окошка,
Прижался подсолнух к плетню.
Какой я счастливый, что вышел,
Какой я счастливый, что выжил!
Какой красный мячик красивый!
Сейчас я его догоню.
Бегу я – и смотрит деревня
Глазами спокойными окон,
Храня треугольники писем,
Молчат треугольники губ…
По травам налившимся соком,
Под песней, парящей высоко,
Из послевоенной разрухи
За мячиком красным бегу!
Невысок мой отец, да и друг его тоже.
Сединой и судьбой друг на друга похожи.
Сыновья – мы повыше, светлее лицом.
Но каким бы высоким и светлым я ни был,
Не светлей и не выше я этого неба,
Голубиного неба, что стало отцом.
В чём-то схожие, послевоенные дети,
Мы с отцами. Хлебнули и мы в лихолетье.
Конопушки, что точки на птичьем яйце.
Я иду детской памятью. И, приближаясь
К страшным дням, ощущаю и боль я и жалость.
И молчу я в начале. И плачу в конце.
Невысок мой отец. Я плечами покруче.
Ещё миг – и руками достану до тучи.
Не мешают расти ни тоска, ни беда.
Но отцы, что живыми и мёртвыми вышли
Из огня, – выше памяти нашей и выше
Высоты, где летит за звездою звезда.
Желановка
У деревни Желановки
Песней струится река.
В синий омут без дна
Кину снасть на рыбацкое счастье.
За деревней Желановкой – поле,
Не увидеть лица,
В дверь забытую не достучаться.
Не пройти всех дорог,
Все поля не пройти поперёк.
Знать хочу, чтоб не мучить себя
Запоздалою болью,
Кто Желановкой
Эту глухую деревню нарёк?
А другую деревню
С любовью назвали Любовью.
Я к избе подхожу,
Где старуха сидит под окном.
Вижу радость и скорбь
На суровом лице материнском…
В человеке чужом,
За плечами с рыбацким мешком,
Оживёт её сын,
В 43-м убитый под Минском.
Выстрел услышал я и оглянулся.
Эхо катилось, как мяч, по полям.
Тополь увидел я и отшатнулся:
Тополь, разрубленный пополам,
Выстоял. И под ударом мороза
Не поклонился царю Январю.
Вырос в глазах моих. Молча с откоса
Я с уваженьем на тополь смотрю.
Будто бы вижу в предутренней рани:
Тихо стоит возле стройной сосны
Старый солдат с незажившею раной,
Только что, только пришедший с войны.
Послевоенные годы, послевоенные годы.
Свежей газетой рассвета оклеенная стена.
Уходят от устья к истоку незамутнённые воды,
Светят застенчивым светом медали и ордена.
Это – медаль за отвагу, и за взятие Берлина,
И за победу в Великой Отечественной войне.
Награду отцу вручали, а он передал их сыну,
Как говорят у нас в книгах, – преемнику, то есть мне.
Нас ещё не было в жизни, когда выдавали награды,
Но каждым атомом тела мы ощущали войну.
Военные игры детства… Мы были и сами не рады
Тому, что в войну играем, – мы защищали страну…
С братом в войну играем. Грустно, неинтересно.
Разве легко бывает, если война – беда?
Летят мои самолёты по проволоке железной,
По половицам некрашеным бегут его поезда.
Везут они пополнение, боеприпасы… фашистам.
Я поднимаюсь со стула, застёгиваю шинель.
С яростным, страшным рёвом, с невообразимым свистом,
Делая мёртвые петли, я захожу на цель.
Я опрокидывал поезд. А сердце моё кричало:
– Это за нашу Родину и за советский народ!..
После менялись местами и начинали сначала.
Брат мой кричал ещё громче: «За Родину!» и «Вперёд!».
А за окном пролетали мирные самолёты,
И поезда уходили в долгую даль без конца.
Пчёлы с цветущего клевера мёд собирали в соты…
Тихим застенчивым светом светились медали отца.
МАКАРОВ АРКАДИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ
(род. в 1940 году)
Моё поколение
Мы молоды. В крови полдневный зной.
И разум трезв. И хороша беседа.
Мы – дети, опалённые войной,
Мы – дети, озарённые победой.
В застольный час на празднике страны
Мы всё ещё глядимся молодцами.
Клянёмся быть достойными отцами
Мы – сыновья великой той войны!
Стоит солдат. Он в каменной шинели.
Перед солдатом встану на колени:
«Я кровь твоя, пролитая под Курском,
В бою смертельном на равнине русской».
В руке тяжёлой – автомата ложе,
А за спиною – Родина и мать.
Стоит солдат, и он меня моложе,
Но этого никак мне не понять.
Отчизны честь, родная боль и память,
Ты всё на том, на том всё берегу…
«Клянусь, солдат, не уроню я знамя,
Фамилию твою уберегу!».
Памяти павших
Как в словах, бесконечно простых,
Отличить всё величие ваше?
…Встань на колени, мой стих,
Перед памятью павших!
Тишина над родимым порогом,
Боль набата в Хатыни скорбящей,
И шеренги в молчании строгом –
Памяти павших.
Памяти павших горит окоём,
Снегопады и дождик слепящий.
И малец, что мелькнёт за окном, –
Памяти павших.
Так живи, человек, и твори,
Поднимай жизни полную чашу…
И любимая, руки твои –
Памяти павших.
Ты трезвонь, жаворонок, трезвонь
По весне над распахнутой пашней.
Солнце в небе, как Вечный огонь, –
Памяти павших.
Книга Памяти
Жестокая и долгая война.
Её герой – сражённый в рукопашной
Весёлый кареглазый старшина.
И тот солдат, что слыл безвестным, –
Его в ночи старушка тихо ждёт,
Себя считая юною невестой,
Да вот жених всё с фронта не идёт…
Живущих память, что на все века.
И болью трепетной, сердечной
Вдруг обожжёт печатная строка.
Открою Книгу, прочитаю:
Моя фамилия в том списке есть!
Но я живу, люблю, мечтаю…
А всех фамилий тут не перечесть –
Имён нас защищавших близких –
Собрал их воедино переплёт…
А в пол-Европы – обелиски,
А сколько их ещё недостаёт!
И, чтобы всех увековечить,
Издали эти алые тома.
Читайте. Тут не к месту речи.
Читайте, чтоб до сердца и ума
Дошли тех строк печальных святцы,
Где рядом – полководец и солдат…
Под небом мирным малыши резвятся,
И памяти святой звучит набат.
Как жизнь, старина?
Лучше, чем в окопе!
Из разговора фронтовиков
Седина – как ордена,
Как тот дым Хатыни...
Значит, были времена
Погорчей полыни.
Были, точно. Но давно.
Не ломайте копий!..
Нынче трудно? Всё равно
Лучше, чем в окопе.
Седина – как ордена,
Признак оптимизма...
Но приснится вдруг война,
По погибшим тризна.
Вдруг приснится страшный бой
И патрон последний...
В том бою и стал седой,
Словно свежий снег зимой,
А денёк был летний.
Седина – как ордена,
Как халат сестрицы...
Не закончилась война,
Бой тот страшный длится.
Как далеко ушла от нас эта страшная война. Дети войны давно достигли пенсионного возраста, им уже за 70. Внуки участников войны тоже стали пенсионерами или приближаются к этому порогу. Но нельзя забывать то, что было в сорок первом – сорок пятом годах. Я хочу сегодня вспомнить поэтов, погибших на полях Великой Отечественной. Мы не должны забывать подвиг Муссы Джалиля, замученного в фашистских застенках. Ему посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Борис Котов, тоже Герой Советского Союза, погиб при форсировании Днепра. Под Ленинградом навеки остался Всеволод Багрицкий, под Смоленском – Борис Богатков, Николай Майоров, под Киевом – Борис Лапин, под Сталинградом – Михаил Кульчицкий. Геройски пали Мирза Геловани, Татул Гурян, Павел Коган, Султан Джура, Георгий Суворов, Микола Сурначев, Витаутас Монтвила, Али Шогенцуков, Дмитрий Вакаров… Прочтите стихи павших на войне поэтов. Поймите, как много мы потеряли! Как много они нам отдали! Вечная им ПАМЯТЬ!
ДМИТРИЙ ВАКАРОВ
убит гитлеровцами в концлагере Даутмерген в 1945 году, ему было 25 лет.
Слёзы бессильные,
Слёзы обильные
Льются в глуши.
С ними стекает,
С ними слетает
Горечь души.
Слёзы народные,
Слёзы горячие
Льются-текут.
Слёзы Отчизны
К мести-расплате
Всех нас зовут.
Злоба святая
В сердце моём.
Я призываю
Ночью и днём:
Бей чем попало,
Бей топором!
ДАВИД КАНЕВСКИЙ
погиб в 1944 году в воздушном бою под Будапештом, ему было 28 лет.
***
Тебя, кто пал на поле боя,
Не оскорбили плачем, нет, -
В последний раз мы шли с тобою,
Как бы с живым, во цвете лет.
Ты был водитель танка, - этим
Судьбу свою с огнём связал.
Тебя убили на рассвете,
Ты слов прощальных не сказал.
Твою мы прочитали волю
На лбу упрямом в полумгле,
И на раздолье в чистом поле
Тебя мы отдали земле.
Ветрам полынным, чистым рекам,
Мерцанью тополиных крыл:
Ты настоящим человеком,
Отважным человеком был.
1942г.
БОРИС КОСТРОВ
умер от тяжёлого ранения, полученного в бою в Восточной Пруссии в 1945 году, ему было 33 года.
Родина.
Шумная,
Бескрайняя, как море,
Все твои дороги в Кремль ведут.
И в твоих долинах и на взгорьях
Труд и доблесть
Запросто
Живут.
Ты такая,
Что не сыщешь краше,
Хоть всю землю трижды обойди.
Ты – как море,
Нет, как сердце наше,
Вечно с нами,
Родина,
В груди!
1941г.
АЛЕКСЕЙ ЛЕБЕДЕВ
погиб в 1941 году при выполнении боевого задания на подводной лодке в Финском заливе, ему было 28 лет.
Лежит матрос на дне песчаном
Во тьме зелёно-голубой.
Над разъярённым океаном
Отгромыхал короткий бой,
А здесь ни грома и ни гула…
Скользнув над илистым песком,
Коснулась сытая акула
Щеки матросской плавником.
Осколком лёгкие пробиты,
Но в синем мраке глубины
Глаза матросские открыты
И прямо вверх устремлены.
Как будто в мёртвенном покое,
Тоской суровою томим,
Он помнит о коротком бое,
Жалея, что расстался с ним.
1941г.
НИКОЛАЙ МАЙОРОВ
погиб в бою на Смоленщине в 1942 году, ему было 23 года.
***
Я не знаю, у какой заставы
Вдруг умолкну в завтрашнем бою,
Не коснувшись опоздавшей славы,
Для которой песни я пою.
Ширь России, дали Украины,
Умирая, вспомню… И опять –
Женщину, которую у тына
Так и не посмел поцеловать.
1940г.
***
Нам не дано спокойно сгнить в могиле -
Лежать навытяжку и приоткрыв гробы, -
Мы слышим гром предутренней пальбы,
Призыв охрипшей полковой трубы
С больших дорог, которыми ходили.
Мы все уставы знаем наизусть.
Что гибель нам? Мы даже смерти выше.
В могилах мы построились в отряд
И ждём приказа нового. И пусть
Не думают, что мёртвые не слышат,
Когда о них потомки говорят.
Поэты, погибшие на Великой Отечественной войне, были в чести и моде в 1960-е годы. Их имена были высечены на мемориальной доске в ЦДЛ, их стихи читали там 9 мая… И это было не только официальное признание. Собиратель и хранитель андеграунда Константин Кузьминский писал: «Символом нашего времени стало поколение погибших. Коган, Всеволод Багрицкий, Михаил Кульчицкий, Николай Отрада - три выпуска Литинститута погибло в первые два месяца войны».
Но чужая слава (пусть и мёртвых!) для кого-то невыносима. И вот уже Станислав Куняев громит поэтов, объединённых им в «ифлийское братство», - Павла Когана, Михаила Кульчинского, Всеволода Багрицкого, Николая Майорова, Николая Отраду... Он громит их за книжность и за романтику, за максимализм и за интернационализм, за легкомысленное отношение к смерти и за расчёты на коммунизм «с существенным эпитетом «военный» .
И как-то так выходит у Куняева, что эти «ифлийцы» не то чтобы все евреи, во всяком случае не из крестьян. А стало быть, не ведая любви к «малой родине», далеки от народного представления о войне. Правда, «еврейский вопрос» открыто не обозначается, но читатели, осведомлённые в литературных «партиях», всё понимают. К тому же только что опубликовано стихотворение Бориса Слуцкого: «Евреи - люди лихие, / Они солдаты плохие: / Иван воюет в окопе, / Абрам торгует в рабкопе...» («Новый мир», 1987, № 10) - ответ на выпады в духе Куняева.
Однако никаких евреев, когда эти поэты жили и творили, в Советском Союзе не было. Евреи были русскими - и по самоощущению, и по отношению к ним. Лишь много позже Александр Галич сделает из Павла Когана еврея - в «Реквиеме по неубитым» (1967), о Шестидневной войне. Там он клеймит «красавчика, фашистского выкормыша» - президента Египта Насера, незаслуженно увенчанного звездой Героя Советского Союза: «Должно быть, с Павликом Коганом / Бежал ты в атаку вместе, / И рядом с тобой под Выборгом / Убит был Арон Копштейн...»
Работа в степени романтики
«Книжный романтизм» действительно присутствовал в их «картине мира». Впрочем, если держать за книжного романтика Николая Гумилёва, чью поэзию боготворил Коган (см. его стихотворение «Поэту», 1937). В стихах Гумилёва стоит искать и истоки знаменитой «Бригантины» (эту песню Коган вместе с Георгием Лепским сочинил в том же 1937-м) - и флибустьеры, и авантюристы, и прочая романтика.
Это потом романтику низведут до агитации и пропаганды. А тогда она воспринималась всерьёз. «Романтика - это будущая война, где победим мы» , - говорил их сверстник критик Михаил Молочко, погибший в 1940-м в снегах Карелии. «Работа в степени романтики - вот что такое коммунизм!» - гениально точно определил Михаил Кульчицкий.
Счастье Багрицкого, что он умер в 1934-м, а то посадили бы, как посадили в 1937-м его вдову, Лидию Суок (она мужественно протестовала против ареста поэта Владимира Нарбута). Или же - более вероятный вариант - совсем бы скурвился (как, например, Николай Тихонов).
Александр Галич, писавший в те же годы советско-романтические пьесы, очнётся спустя два десятилетия: его «Прощание с гитарой» (1964-1966) - запоздалое расставание с иллюзиями молодости: «Романтика, романтика / Небесных колеров! / Нехитрая грамматика / Небитых школяров» . Но друзья его, «небитые школяры» , оплатили романтику собственной гибелью, и это чего-то стоит, наверное...
К стихотворству молодые поэты относились очень серьёзно. Насаждаемый тогда, как картошка, соцреализм раздражал их безмерно. «Искусство движется теперь горизонтально. Это горько» (Коган). «Стихи писать сейчас надо такие: «Вперёд! Ура! Красная заря!!!» Я таких писать не умею, видит Бог» (Кульчицкий). Их эстетические установки вступали в спор и с пастернаковским «и тут кончается искусство, и дышит почва и судьба» . «Здесь начинается искусство, и здесь кончаются слова» , - с нажимом поправлял Коган.
Кульчицкий проигрывал вариант выбора - между стихами и коммунизмом:
Но если бы
кто-нибудь мне сказал:
сожги стихи -
коммунизм начнётся, -
я б только терцию
промолчал...
А потом взял бы
и написал -
тако-о-ое...
- Самое такое (1941)
Их прямыми наставниками в поэзии были конструктивисты - Илья Сельвинский, Владимир Луговской, Эдуард Багрицкий и, разумеется, Илья Эренбург. Пожалуй, конструктивизм, с его целями «локальной семантики», кое-чему научил их в области поэтической техники. Конструктивисты, эти «советские западники», были верными слугами режима. Но, как бы в компенсацию, культивировали сложные, рафинированные формы поэзии. Молодые поэты хорошо усвоили уроки конструктивистов - прежде всего «грузификацию слова», то есть коротко, сжато, в малом - многое, в точке - всё.
Нам лечь, где лечь,
И там не встать, где лечь.
Задохнувшись «Интернационалом»,
Упасть лицом на высохшие травы
И уж не встать, и не попасть в анналы,
И даже мёртвым славы не сыскать.
- Павел Коган, 1941
Лихая удаль, красота резкого (хулиганского) жеста плюс энергетическая сила пассионариев, идущих вперёд «даже вопреки инстинкту самосохранения» (Лев Гумилёв), определяли это поколение:
Как окурки, мы затопчем это,
Мы, лобастые мальчики
невиданной революции.
В десять - мечтатели,
В четырнадцать - поэты и урки,
В двадцать пять -
внесённые в смертные реляции.
Моё поколение -
это зубы сожми и работай,
Моё поколение -
это пули прими и рухни.
- Павел Коган, 1940
Знаменитая «Гроза» Павла Когана оканчивалась строками: «Я с детства не любил овал, / я с детства угол рисовал» (1936). Его младший собрат Наум Коржавин ревниво ответит в 1944-м уже два года как погибшему Когану: «Меня, как видно, Бог не звал. / И вкусом не снабдил утончённым. / Я с детства полюбил овал / за то, что он такой законченный» ... По этим двум вариациям на одну тему видно, чем пассионарий отличается от всех остальных.
Самым притягательным источником исторической эстетики для них была Гражданская война: с её бесшабашностью, каким-то диким размахом, отчаянием и гибельной красотой стоицизма. Щорс, Котовский стали их героями:
...Славлю Котовского разум,
Который за час перед казнью
Тело своё гранёное
Японской гимнастикой мучил.
- Михаил Кульчицкий, 1939
Обаяние Гражданской войны продержалось достаточно долго, и даже «Сентиментальный марш» Булата Окуджавы (1957) не был ещё его последним излётом.
Темень. Глухо. Темень
И менее всего эти мальчики походили на плакатных квадратных «хомо советикус», которых рьяно примутся клеймить в постсоветское время. Они чувствовали: эпоха явно чего-то хотела, чего-то ждала от них, но чего именно - трудно было понять. Частое состояние и слово в стихах - тревога.
В поле темень, в поле жуть -
Осень над Россией.
Поднимаюсь. Подхожу
К окнам тёмно-синим.
Темень. Глухо. Темень. Тишь.
Старая тревога.
Научи меня нести
Мужество в дороге.
Темень. Глухо...
- Павел Коган, 1937
В этом сумрачном переплясе цыганочки - вся русская тоска и вся русская метафизика. (В пандан ему, кстати, и «Ночной разговор в вагоне-ресторане» Александра Галича, 1968.)
Другое ключевое состояние и слово - «путать». Коган обращается к своей «эпохе громкой»: «Прости ж мне фрондёрства замашки, и всё, что спутал я, прости» (1937). «Мы сами, не распутавшись в началах, вершили скоротечные дела» (1937). В «Последней трети», незаконченном романе в стихах, он пишет:
Но как мы путали. Как сразу
Мы оказались за бортом.
Как мучались. Как ум за разум,
Как взгляды тысячи сортов.
Как нас несло к чужим...
Кто такие «чужие?» И что имел в виду Михаил Кульчицкий, когда признавался: «Я отшиб по звену и Ницше, и фронду» ?
Ясно, по крайней мере, одно: какое-то время они находились в онтологической зыбкости, в нервозной неопределённости. И этим отличались от предыдущего поколения. Показателен в этом смысле диалог Всеволода Багрицкого с отцом, Эдуардом Багрицким. В поэме «ТВС» (1929) в гости к мечущемуся в чахоточном жару поэту, Багрицкому-старшему, приходит его чёрт, Дзержинский, и объясняет, как жить, соответствуя веку: «Оглянешься - а вокруг враги; / Руку протянешь - и нет друзей; / Но если он скажет: «Солги» - солги. / Но если он скажет: «Убей» - убей» .
Всеволод Багрицкий пишет стихотворение «Гость» в 1938 году - его отец четыре года как умер, мать посадили (она заступилась за арестованного Владимира Нарбута). В «Госте» старший поэт (Эдуард Багрицкий) ведёт воображаемый разговор с молодым человеком (поэтом? Чекистом?). И выказывает в этом разговоре чрезвычайное беспокойство, отсутствие чётких представлений о происходящем в мире: «Какое время! Какие дни! / Нас громят или мы громим?» Вокруг по-прежнему враги, но от них лучше бежать:
Но где ни взглянешь - враги, враги.
Куда ни пойдёшь - враги.
Я сам себе говорю - беги!
Скорее беги,
Быстрее беги.
Скажите - я прав?
Павел Коган, будучи подростком, дважды сбегал из дома, чтобы посмотреть, что происходит с русской деревней. В результате этих путешествий и был написан в мае 1936 года «Монолог» - одно из самых странных и страшных стихотворений в русской поэзии ХХ века. Прежде всего - по запредельному ощущению поражения, краха:
Мы кончены. Мы отступили.
Пересчитаем раны и трофеи.
Мы пили водку, пили «ерофеич»,
Но настоящего вина не пили.
Авантюристы, мы искали подвиг,
Мечтатели, мы бредили боями,
А век велел - на выгребные ямы!
А век командовал: «В шеренгу по два!»
........................................
Я понимаю всё. И я не спорю.
Высокий век идёт высоким трактом.
Я говорю: «Да здравствует история!» -
И головою падаю под трактор.
Кажется, 17-летний мальчик если и не осознавал в полной мере (а кто осознавал?), то чуял тёмную, потаённую жизнь России. Как результат - приятие неизбежности гибели, трагический стоицизм, в основе которого евангельское: «Если пшеничное зерно, падши в землю, не умрёт, то останется одно; а если умрёт, то принесёт много плода».
Бесприютность, экзистенциальная заброшенность, нервозность и неопределённость, когда всё не то и всё не так, привели Николая Майорова к печальной версии судьбы его поколения в истории:
Безжалостно нас время истребит.
Забудут нас. И до обиды грубо
Над нами будет кем-то вбит
Кондовый крест из тела дуба.
- Предчувствие (1939?)
Однако написанное несколько месяцами позже стихотворение «Мы» соотносится с предыдущим, как снимок с негативом.
И как бы ни давили память годы,
Нас не забудут потому вовек,
Что всей планете делая погоду,
Мы в плоть одели слово «Человек»!
Надвигающаяся Вторая мировая война - вопреки всему ужасу катастрофы или благодаря ему? - придала этому поколению чувство безусловной определённости, которого им так не хватало. Теперь можно было вздохнуть с облегчением и не путаясь сказать: «Есть в наших днях такая точность, / что мальчики иных веков, / наверно, будут плакать ночью / о времени большевиков…» (Павел Коган, 1940-1941).
Здесь и теперь
Прежде удивлялись тому, что поэты эти предвидели будущее - предчувствовали войну и свою смерть на ней. «На двадцать лет я младше века, но он увидит смерть мою» (Михаил Кульчицкий, 1939); «Я не знаю, у какой заставы вдруг умолкну в завтрашнем бою» (Николай Майоров, 1940); «Когда-нибудь в пятидесятых художники от мук сопреют, пока изобразят их, погибших возле речки Шпрее» (Павел Коган, 1940). Но куда удивительнее было бы, если бы молодые - призывного возраста - поэты не заметили, где и когда они живут. После революции, после Гражданской войны относительно спокойно прошёл очень короткий срок. А потом: война в Испании, озеро Хасан, Халхин-Гол, поход на Западную Украину и Западную Белоруссию. Советско-финская война.
Расхожие (либеральные) стереотипы предписывали говорить о Сталине только как о чудовище и дегенерате и считать эту карикатуру правдой. Гениальность же Твардовского в том, что он не боялся и умел быть выше предрассудков своей среды, выше расхожих представлений. Он смотрит на Сталина как человек причастный, кровно связанный со Сталиным и, стало быть, за всё отвечающий.
Страна дышала воздухом войны. ОСОАВИАХИМ, военные игры школьников, фильмы, книги, песни… «Если завтра война, если завтра в поход...» Песня из кинофильма «Александр Невский» (1938) на стихи Владимира Луговского воспринималась как прямой призыв: «За отчий дом, за русский край вставайте, люди русские!»
То было время чистого, беспримесного патриотического энтузиазма (что бы потом ни говорили о «сатанинских звёздах», о «соломенном пугале немецкого фашизма» и об отсутствии у русского мужика желания воевать). И стихи молодых поэтов звучали если не в той же тональности (регистров было больше), то о том же:
Я слушаю далёкий грохот,
Подпочвенный, неясный гуд.
Там поднимается эпоха,
И я патроны берегу.
- Павел Коган, 1937
Поступь истории стала слишком ощутимой, чтобы её не заметить. И ясно было, что рано или поздно война дойдёт до России. «Военный год стучится в двери / Моей страны…» (Михаил Кульчицкий, 1939).
Как ответить на надвигающуюся войну - они знали. Знали, что будут - вместе со страной - воевать за неё. И, конечно, в этом смысле они были государственниками. «Мальчики Державы» - так называет их Лев Аннинский .
Эту необходимость они принимали как должное не потому, что не ценили личности, не потому, что стремились раствориться в коллективном «мы». На алтарь истории и войны они несли своё «я». Их реакция на войну была реакцией пассионариев на экстремальную ситуацию:
Но мы ещё дойдём до Ганга,
Но мы ещё умрём в боях,
Чтоб от Японии до Англии
Сияла Родина моя.
- Павел Коган, 1940-1941
(Стоит отметить забавную историческую траекторию: идею вторжения в Индию в августе 1919 года продавливал предреввоенсовета Лев Троцкий. А стихи Когана наверняка стучали в сердце Владимира Жириновского, когда он говорил о своей мечте: «…чтобы русские солдаты омыли свои ноги тёплой водой Индийского океана».)
Молодым поэтам грезилась (прямо по Марксу, Ленину и Троцкому) грядущая Мировая Революция. Неизбежным вариантом будущего представлялась Земшарная Республика Советов, всесветность, когда «только советская нация будет. И только советской расы люди...» (Михаил Кульчицкий). Настоящее они воспринимали как проекцию будущего (или из будущего) и называли себя (прямо по Хлебникову) «шарземцы» .
Но притом патриотизм этих поэтов был русским. Как заклинание повторял Кульчицкий в поэме «Самое такое»: «Я очень сильно люблю Россию», «Но я продолжал любить Россию» . Россию, а не СССР, не Республику Советов. И этот русский патриотизм вступал в конфликт с будущим земшарством, всесветностью.
Но людям Родины единой,
Едва ли им дано понять,
Какая иногда рутина
Вела нас жить и умирать.
И пусть я покажусь им узким
И их всесветность оскорблю,
Я - патриот. Я воздух русский,
Я землю русскую люблю…
- Павел Коган, 1940-1941
Постоянно выясняемые отношения с родиной - может быть, главная тема русской поэзии. На рассматриваемом здесь отрезке времени тема эта начата Луговским: «Мне страшно назвать даже имя её - / свирепое имя родины» (1926), продолжена Коганом: «Родина моя. Звезда. Боль моя старинная» (1937) - и им же завершена.
В советские времена их ценили за то, что «эта поэзия - изнутри войны». Между тем главное они сказали до войны. Их реальный военный опыт был недолгим. Опыт этот не изменил принципиально их «картины мира» - только внёс в неё, может, и важные, но всё-таки дополнительные штрихи, уточняющие. Про то, что смерть грязна, они знали и раньше. Знали про «выгребные ямы», про «грубые обмотки», про «тухлые портянки» и про прочие изнаночные стороны бытия. Всё это они пережили до фронта. И одно из последних, а может быть, и последнее стихотворение Кульчицкого не открывало что-то новое, скорее подводило итог уже известному.
Война ж совсем не фейерверк,
А просто - трудная работа...
Их поэтический опыт - крутой замес жестокого реализма на энергии пассионариев - пришёлся кстати и Семёну Гудзенко. Он-то действительно стал поэтом только на фронте и там же написал классное стихотворение «Перед атакой» (1942):
...Сейчас наступит мой черёд.
За мной одним идёт охота.
Будь проклят сорок первый год
и вмёрзшая в снега пехота.
Мне кажется, что я магнит,
что я притягиваю мины.
Разрыв. И лейтенант хрипит.
И смерть опять проходит мимо...
Заканчивалось стихотворение страшной и точной подробностью, восхитившей когда-то Эренбурга: «...и выковыривал ножом из-под ногтей я кровь чужую» .
Гудзенко принадлежит и знаменитое:
Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.
Мы пред нашим комбатом, как пред господом богом, чисты.
На живых порыжели от крови и глины шинели,
на могилах у мёртвых расцвели голубые цветы.
- Моё поколение (1945)
«В двадцать пять - внесённые в смертные реляции…» - тут Павел Коган ошибся: он сам, Всеволод Багрицкий, Михаил Кульчицкий, Николай Майоров погибли, не дожив до этого возраста. И задолго до победы. Семён Гудзенко умер в 1953-м, как и напророчил: «Мы не от старости умрём, / От старых ран умрём… / Так разливай по кружкам ром, / Трофейный рыжий ром»
Главная > ДокументСтрока, оборванная пулей
(литературно-музыкальная композиция,
посвященная памяти поэтов, погибших на войне)
звучит песня «Журавли».
1 ведущий. Давно отбушевала военная гроза. Давно уже на полях, где проходили жаркие сражения, колосится густая рожь. Но народ хранит в памяти имена героев минувшей войны. Великая Отечественная…. Наш рассказ о тех, кто бесстрашно и гордо шагнул в зарево войны, в грохот канонады, шагнул и не вернулся, оставив на земле яркий след – свои стихи. Стих. А. Екимцева «Поэты» читаетГде-то под лучистым обелиском,
От Москвы за тридевять земель,
Спит гвардеец Всеволод Багрицкий,
Завернувшись в серую шинель.
Где-то под березою прохладной,
Что мерцает в лунном далеке,
Спит гвардеец Николай Отрада
Записною книжкою в руке.
И под шорох ветерка морского,
Что зарей июльскою согрет,
Спит без пробужденья Павел Коган
Вот почти уж шесть десятков лет.
И в руке поэта и солдата
Так вот и осталась на века
Самая последняя граната-
Самая последняя строка.
Спят поэты – вечные мальчишки!
Им бы завтра на рассвете встать,
Чтобы к запоздавшим первым книжкам
Предисловья кровью написать!
2 ведущий. До Великой Отечественной войны в Советском Союзе насчитывалось 2186 писателей и поэтов, 944 человека ушли на фронт, не вернулись с войны – 417. 1 ведущий. На фронтах Великой Отечественной войны погибло 48 поэтов. Самому старшему из них – Самуилу Росину – было 49 лет, самым младшим – Всеволоду Багрицкому, Леониду Розенбергу и Борису Смоленскому – едва исполнилось 20. Как бы предвидя собственную судьбу и судьбу многих своих сверстников, 18-летний Борис Смоленский писал:Я сегодня весь вечер буду,
Задыхаясь в табачном дыме,
Мучиться мыслями о каких-то людях,
Умерших очень молодыми,
Которые на заре или ночью
Неожиданно и неумело
Умирали, не дописав неровных строчек,
Не долюбив,
Не досказав,
Не доделов…
1 ведущий. За год до войны, характеризуя свое поколение, об этом же писал Николай Майоров:Мы были высоки, русоволосы,
Вы в книгах прочитаете, как миф,
О людях, что ушли, не долюбив,
Звучит песня «Священная война» 2 ведущий . К началу Великой Отечественной войны выросшему в учительской семье Борису Богаткову не было еще и 19 лет. С самого начало войны он находился в действующей армии, был тяжело контужен и демобилизован. Юный патриот добивается возвращения в армию, и его зачисляют в Сибирскую добровольческую дивизмю. Командир взвода автоматчиков, он пишет стихи, создает гимн дивизии. Подняв в атаку солдат, он пал смертью храбрых 11 августа 1943 года. Посмертно награжден орденом Отечественной войны 1 степени. Появляется Б.Богатков, читает стихи «Наконец-то!»,
Новый чемодан длиной в полметра,
Кружка, ложка, ножик, котелок…
Я заранее припас все это,
Чтоб явиться по повестке в срок.
Как я ждал ее! И наконец-то
Вот она желанная в руках!...
Пролетело, отшумело детство
В школах, пионерских лагерях.
Молодость девичьими руками
Обнимала и ласкала нас,
Молодость холодными штыками
Засверкала на фронтах сейчас.
Молодость за все родное биться
Повела ребят в огонь и дым,
И спешу я присоединиться
К возмужавшим сверстникам моим.
зажигает свечу на столике и садится на стул.
Звучит песня «Темная ночь». 1 ведущий. Глубоким лиризмом проникнуты стихи Иосифа Уткина. Поэт в годы Великой Отечественной войны был военным корреспондентом. Иосиф Уткин погиб во время авиационной катастрофы в 1944 году, возвращаясь в Москву с фронта. Появляется И. Уткин, читает стих «На улице полночь»,Давно мы из дома. Огни наших комнат
За дымом войны не видны.
Но тот, кого любят,
Но тот, кого помнят,
Как дома – и в дыме войны!
Теплее на фронте от ласковых писем.
Читая, за каждой строкой
Любимую видишь
Мы скоро вернемся. Я знаю. Я верю.
И время такое придет:
Останутся грусть и разлука за дверью.
И в дом только радость войдет.
зажигают свечу и садится на стул. 1 ведущий. Стихи с тудента Московского института истории, философии, литературы Павла Когана проникнуты глубокой любовью к Родине, гордостью за свое поколение и тревожными предчувствиями военной грозы… В сентябре 1942 года подразделение, где служил лейтенант Коган, вело бои под Новороссийском. 23 сентября Павел получил приказ: во главе группы разведчиков пробраться на станцию и взорвать бензоцистерны противника… Фашистская пуля попала ему в грудь. Появляется П. Коган, читает стих «Лирическое отступление»,Мы были всякими.
Но, мучаясь,
Мы помнили: в наши дни
Нам выпала такая участь,
Что пусть завидуют они.
Они нас выдумают мудрых,
мы будем строги и прямы,
Они прикрасят и припудрят,
И все-таки пробьемся мы!
Но, людям Родины единой,
Едва ли им дано понять,
Какая иногда рутина
Вела нас жить и умирать.
И пусть я покажусь им узким
И их всесветность оскорблю,
Я – патриот. Я воздух русский,
Я землю русскую люблю,
Я верю, что нигде на свете
Второй такой не отыскать,
Чтоб так пахнуло на рассвете,
Чтоб дымный ветер на песках…
И где еще найдешь такие
Березы, как в моем краю!
Я б сдох, как пес, от настольгии
В любом кокосовом раю.
Но мы еще дойдем до Ганга,
Но мы еще умрем в боях,
Чтоб от Японии до Англии
Сияла Родина моя.
зажигает свечу, садится. 2 ведущий. Под стенами Сталинграда в январе 1943 года погиб талантливый поэт, студент Литературного института, друг Павла Когана, Михаил Кульчицкий. Появляется М. Кульчицкий, читает стих «Мечтатель, фантазер, лентяй-завистник!»,Мечтатель, фантазер, лентяй-завистник!
Что? Пули в каску безопасней капель?
И всадники проносятся со свистом
Вертящихся пропеллерами сабель.
Я раньше думал: лейтенант
Звучит вот так: «налейте нам»,
И, зная топографию,
Он топает по гравию.
Война ж – совсем не фейерверк,
А просто – трудная работа,
Когда, черна от пота, вверх
Скользит по пахоте пехота.
зажигает свечу, садится. 1 ведущий. Студент-историк и поэт Николай Майоров, политрук пулеметной роты, был убит в бою под Смоленском 8 февраля 1942 года. Друг студенческих лет Николая Майорова Даниил Данин вспоминал о нем: «Он не признавал стихов без летящей поэтической мысли, но был уверен, что именно для надежного полета ей нужны тяжелые крылья и сильная грудь. Так он и сам старался писать свои стихи – земные, прочные, годные для дальних перелетов». Появляется Н. Майоров, читает стих «Есть в голосе моем звучание металла!»,Я в жизнь вошел тяжелым и прямым.
Не все умрет. Не все войдет в каталог.
Но только пусть под именем моим
Потомок различит в архивном хламе
Кусок горячей, верной нам земли,
Где мы прошли с обугленными ртами,
И мужество, как знамя, пронесли.
Мы были высоки, русоволосы.
Вы в книгах причитаете, как миф,
О людях, что ушли, недолюбив,
Не докурив последней папиросы.
Зажигает свечу, садится. Звучит песня «На безымянном высоте». 2 ведущий. Лейтенант Владимир Чугунов командовал на фронте стрелковой ротой. Он погиб на Курской дуге, поднимая бойцов в атаку. На деревянном обелиске друзья написали: «Здесь похоронен Владимир Чугунов – воин – поэт – гражданин, павший 5 июля 1943 года.» Появляется В. Чугунов, читает стих «Перед атакой!»,Если я на поле ратном,
Испустив предсмертный стон,
Упаду в огне закатном
Вражьей пулею сражен,
Если ворон, словно в песне,
Надо мною круг замкнет,-
Я хочу, чтоб мой ровесник
Через труп шагнул вперед.
зажигает свечу, садится. 1 ведущий. Участник боев по прорыву блокады Ленинграда, командир взвода противотанковых ружей, гвардии лейтенант Георгий Суворов был талантливым поэтом. Он погиб 13 февраля 1944 года при переправе через реку Нарову. За день до своей героической гибели 25-летний Георгий Суворов написал высоко трагичные строки. Появляется Г. Суворов, читает стих «Еще утрами черный дым клубится..»,Еще утрами черный дым клубитяс
Над развороченным твоим жильем.
И падает обугленная птица,
Настигнутая бешеным огнем.
Еще ночами белыми нам снятся,
Как вестники потерянной любви,
Живые горы голубых акаций
И в них восторженные соловьи.
Еще войны. Но мы упрямо верим,
Что будет день,- мы выпьем боль до дна.
Широкий мир нам вновь раскроет двери,
С рассветом новым встанет тишина.
Последний враг. Последний меткий выстрел.
И первый проблеск утра, как стекло.
Мой милый друг, а все-таки как быстро,
Как быстро наше время протекло.
В воспоминаньях мы тужить не будем,
Зачем туманить грустью ясность дней,-
Свой добрый век мы прожили как люди-
И для людей.
зажигает свечу, садится. Звучит песня «Нам нужна одна победа». 2 ведущий. 24- летний старший сержант Григор Акопян, командир танка, погиб в 1944 году в боях за освобождение украинского города Шполы. Он был награжден двумя орденами Славы, орденами Отечественной войны 1 степени и Красной Звезды, двумя медалями «За отвагу». Ему посмертно присвоено звание «Почетный гражданин города Шполы». Появляется Г. Акопян, читает стих «Мама, я еще вернусь с войны...»,Мама, я еще вернусь с войны,
Мы, родная, встретимся с тобою,
Я прижмусь средь мирной тишины,
Как дитя, к щеке твоей щекою.
К ласковым рукам твоим прижмусь
Жаркими, шершавыми губами.
Я в твоей душе развею грусть
Добрыми словами и делами.
Верь мне, мама,- он придет, наш час,
Победим в войне святой и правой.
И одарит мир спасенный нас
И венцом немеркнущим, и славой!
зажигает свечу, садится. Звучит песня «Бухенвальдский набат». 1 ведущий. В семирной известностью пользуются стихи татарского поэта, погибшего в гитлеровской застенке, Мусы Джалиля, которому посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза. 2 ведущий. В июне 1942 года на Волховском фронте тяжело раненный Муса Джалиль попал в руки врага. В стихотворении «Прости, Родина!» он с горечью писал:Прости меня, твоего рядового,
Самую малую часть твою.
Прости за то, что я не умер
Смертью солдата в этом бою.
1 ведущий. Ни страшные пытки, ни грозящая опасность смерти не могли заставить замолчать поэта, сломить несгибаемый характер этого человека. Гневные слова бросал он в лицо врагам. Песни его были единственным его оружием в этой неравной борьбе, и они звучали обвинительным приговором душителям свободы, звучали верой в победу своего народа. Появляется М. Джалиль, читает стих «Палачу»,Не преклоню колен, палач, перед тобою,
Хотя я узник твой, я раб в тюрьме твоей.
Придет мой час – умру. Но знай: умру я стоя,
Хотя ты голову отрубишь мне, злодей.
Увы, не тысячу, а только сто в сраженье
Я уничтожить смог подобных палачей.
За это, возвратясь, я попрошу прощенья,
Колено преклонив, у родины своей.
стоит молча. 2 ведущий. Два года провел Муса Джалиль в застенках «каменного мешка» Моабита. Но поэт не сдавался. Он писал стихи, полные жгучей ненависти к врагам и горячей любви к Родине. Слово поэта он всегда считал оружием борьбы, оружием победы. И пел он всегда вдохновенно, полным голосом, от всего сердца. Весь свой жизненный путь Муса Джалиль мечтал пройти с песнями, «питающими землю», с песнями, подобными звонким песням родника, с песнями, от которых расцветают «человеческих душ сады». Песней в сердце поэта звучит любовь к Родине. М. Джалиль, читает отрывок из стиха «Мои песни»,Сердце с последним дыханием жизни
Выполнит твердую клятву свою:
Песни всегда посвящал я отчизне,
Ныне отчизне я жизнь отдаю.
Пел я, весеннюю свежесть почуя,
Пел я, вступая за родину в бой.
Вот и последнюю песню пишу я,
Видя топор палача над собой.
Песня меня научила свободе,
Песня борцом умереть мне велит.
Жизнь моя песней звенела в народе,
Смерть моя песней борьбы прозвучит.
зажигает свечу и садится. 1 ведущий. Человеколюбивая поэзия Джалиля - обвинение фашизму, его варварству, бесчеловечности. 67 стихотворений написано поэтом после вынесения ему смертного приговора. Но все они посвящены жизни, в каждом слове, в каждой строке бьется живое сердце поэта. Читает стих «Если жизнь проходит без следа..»Если жизнь проходит без следа,
В низости, в неволе, что за честь!
Лишь в свободе жизни красота!
Лишь в отважном сердце вечность есть!
Если кровь твоя за Родину лилась,
Ты в народе не умрешь, джигит,
Кровь предателя струится в грязь,
Кровь отважного в сердцах горит.
Умирая, не умрет герой –
Мужество останется в веках.
Имя прославляй свое борьбой,
Чтоб оно не смолкло на устах!
2 ведущий. После Победы бельгиец Андре Тиммерманс, бывший заключенный Моабита, передал на родину Муссы Джалиля маленькие, не больше ладони, тетрадки. На листочках, как маковые зернышки, буквы, которые не прочесть без увеличительного стекла. 1 ведущий. «Моабитские тетради» - это удивительнейший литературный памятник нашей эпохи. За них поэту Мусе Джалилю посмертно было присуждена Ленинская премия. 2 ведущий. Пусть наступит минута молчания. Вечная слава погибшим поэтам! Минута молчания. 1 ведущий. Они не вернулись с поле боя… Молодые, сильные, жизнелюбивые… непохожие друг на друга в частностях, они были схожи друг с другом в общем. Они мечтали о творческом труде, о горячей и чистой любви, о светлой жизни на земле. Честнейшие из честнейших, они оказались смелейшими из смелейших. Они без колебаний вступили в борьбу с фашизмом. Это о них написано:Они уходили, твои одногодки,
Зубов не сжимая, судьбу не кляня.
А путь предстояло пройти не короткий:
От первого боя … до вечного огня…
Звучит песня «Красные маки», поэты по очереди встают, подходят к столику, гасят каждый свою свечу и уходят со сцены.
2 ведущий. Пусть в мире тишина,
Но мертвые в строю.
Не кончилась война
Для тех, кто пал в бою.
Погибшие, они остались жить; незримые, они находятся в строю поэты молчат, за них говорят строки, оборванные пулей… За них стихи продолжают сегодня жить, любить и бороться. Погибшие поэты, как и десятки тысяч их сверстников, так мало успевшие в жизни и сделавшие так неизмеримо много, отдав свою жизнь за Родину, всегда будут совестью всех нас, живущих.
1 ведущий. Люди!
Покуда сердца стучатся,-
Какою ценой завоевано счастье,
Пожалуйста, помните!
Звучит песня «День Победы», учащиеся под музыку выходят из зала.
«Полевой командир» в прямом эфире Где сейчас вячеслав мальцев
ОАО «Долгопрудненское научно-производственное предприятие» (dnpp)
Кислород физические свойства
«Институт пищевых технологий и дизайна» - филиал
Противоэпидемиологические мероприятия